20505
Затерянная Рязань. Там, на муромской дорожке...
Предание гласит, что здесь, на высоком берегу Оки, где сходятся тропинки Рязанской, Владимирской и Нижегородской областей, держал свой путь в изгнание молодой муромский князь Петр. И было при нем два несметных сокровища: жена Февронья да меч-кладенец. И если историю Петра и Февроньи знают все от мала до велика, то тайну Агрикова меча Окские земли до сих пор не раскрыли искателям и путешественникам. Команда YA62.ru отправилась дальше обычного — во Владимирскую область, чтобы побывать на знаменитой Гандарейке и посмотреть на Рязань глазами соседей, но по пути заплутала и очутилась в сказочной деревеньке на краю земли, где люди есть, да никто не живет...
Есть в народных сказках такое предание: «Налево пойдешь — коня потеряешь». Удивительно, но действенно оно до сих пор. В глухих лесах Касимовского района, когда до границы остается каких-то семь километров, навигатор сбоит и упорно ведет нас налево. Хотя если ехать прямо или направо, то под колесами будет ровный асфальт. А вот налево...
Налево — проселочная дорожка, утопающая в тоннеле сосняка, и деревянная покосившаяся от времени табличка, которая гласит, что где-то там в селе Свищево должна стоять церковь Ильи-пророка. Как позже нам расскажут местные, раньше на этой дороге действительно можно было потерять коня, потому что здесь орудовали муромские разбойники. А сегодня «конь» в опасности из-за разбойников в административных кабинетах, которые считают дорогу бесперспективной и не собираются ее ремонтировать...
Вид на деревянную церковь открывается как-то вдруг, из-за поворота. Храм, как и положено, стоит на самом высоком холме, а под ним — несколько редких домиков. Они совсем не похожи на жилые. Но неподалеку слышится лай собак и детский смех. Значит, жизнь в селе все-таки есть.
— Церковь эта древняя, ей уже больше 100 лет, еще до революции построена была, — рассказывает проходившая мимо женщина. — Вроде как до нее какая стояла — сгорела. И эту построили. Сейчас вот ее тоже восстанавливают. Женщина одна из Москвы приезжает сюда на лето, живет, и вот потихонечку восстанавливает. Вроде как ее Церковь на это дело благословила. Тут и службы, наверное, проходят.
— А вы сами из здешних мест?
— Нет, я из Москвы. Да и все тут московские.
Кажется, что раньше село было больше — между сохранившимися домиками слишком много пространства. Дальше от церкви идем пешком, надеясь, что хоть кого-то встретим. Но край деревни наступает всего через три дома, и дорожка вдруг виляет вниз, к речке. Мы уже собираемся спуститься к воде, но слышим, что нас окликнули:
— Если вы купаться туда, то водичка уже холодная! — у крайнего дома с белыми наличниками откуда ни возьмись появился мужчина.
— Мы местных жителей ищем, хотим про село узнать.
— Ну, я местный. Можете меня спросить, — взгляд нашего нового знакомого становится лукавым и заинтересованным. — Я здесь родился. А до меня — родители мои. А до них — их родители. Только дома бабкиного не осталось уже, сгорел. Да и сам я сюда только по выходным летом прихожу, огород проведать, грибов набрать. Бегут отсюда люди, никого уже не осталось своих. Только два брата в доме у ручья. Но они глухонемые. А пойдемте, я вас к тете Вале отведу! Она здесь самая мудрая осталась.
Тетя Валя живет через дорогу от церкви. И радуется гостям, словно родным. Говорит, что пока молодая была — нарасхват, а как старость пришла, так и не нужна никому. Даже внуки и правнуки ездят редко.
— Раньше село было большое — 170 дворов. Дом на доме стоял, теснехонько. Если какой пожар, то страсть! И улиц было несколько, до самой речки дома спускались. Я-то сама не отсюда, из соседнего села, с Ардабьева. Вышла, дура, замуж в 18 лет, теперь жалею, — ворчит тетя Валя, но тут же смягчается. — Мы с моим любящим как познакомились-то. Мне 17 годов было, с подружкой сидели у меня, письма парням в армию писали. И уж поздно было, она говорит: давай спать ложиться. А в это время парни со Свищева к нам пришли в клуб, на танцы. А клуб закрыт, выходной. Вот они по селу шли и до нашей окраины добрели. Слышу — девица местная в окно нам стучит: «Вставайте, суки, тут женихи с гармонию пришли!» Ой... мы подскочили: что надеть, в чем выйти? У меня одни лапти, стыдно. Подруга дала свои галоши новые, говорит, иди в них. Вот мы вышли, а во дворе уже танцы под гармонь. Он ко мне подошел, говорит — пойдем танцевать? Так с тех пор и не расставались. Мы ведь любили друг друга, 60 годков вместе прожили, душа в душу...
Местные говорят, что в Свищеве отродясь не было мастеров и плотников — испокон веков здесь все занимались земледелием и скотоводством.
— Все поля, что есть вокруг, от горизонта до горизонта, принадлежали Свищеву, — рассказывает жительница. — Сажали всё на свете: и картошку, и свеклу, и пшеницу. И овес... Когда барин был, построил тут на этих землях две мельницы. Они и в моем детстве, во время войны-то, тоже стояли и работали даже. Мы голодно жили, папку на войне убило, а у мамки нас шестеро было. Как она нас вырастила, чудом каким-то. Сейчас вот диву даюсь: семьям многодетным помогают всем миром. У нас так не было раньше. Мать до замужества из богатых была, так она сундук с приданым сохранила. И когда совсем голодно становилось, она шали оттуда доставала и богачам из соседних сел несла. Там выменивала на копеечку какую или на еду.
— А мельницы-то че? — дядя Витя слушает рассказ так же внимательно, как и мы.
— А мельницы-то? Мы же маленькими были, мать нас отправляла на колоски. Бегаешь по полю, колосья спелые в сумочку собираешь, потом несешь на мельницу. Там их в муку растираешь и тащишь домой. А мама пшеничную муку с картофельной смешает и лепешки печет — пресцы. Но это если повезет. А если не повезет — сторож на поле нас поймает, ножичком лямку сумочки отрежет и заберет. Да еще грозит: завтра к вам милиция придет, ждите!
Свищево сегодня утопает в траве и ухабах. Местные смеются, что в бурьяне можно в прятки играть — поросль с человеческий рост, а то и выше. А раньше, когда село жило полной жизнью, местный заливной газон едва только успевал расти.
— Выкашивалось все подчистую, каждый овраг и бугор, — говорит тетя Валя. — Конечно, столько скотины было. Там, за рекой, скотные дворы: коровы, овцы, свиньи. А сколько лошадей было. И это только в колхозе. А еще же у каждого дома хозяйство беспокойное. Муж мой, как он рассказывал, с девяти лет уже в колхозе работал пастушком. А я, когда была девчонкой, летом сено косила. Каждый житель села с того момента, как мог держать в руках косу, должен был работать на благо колхоза имени Ленина. Подростки должны были выкашивать полтора гектара травы, взрослые — по два с половиной. Косили за Окой, в заливных лугах. Там же и в снопы мужики складывали. Снопы были огромные, размером с высокие дома. Там их и оставляли на зиму. А зимой, когда сено было нужно, гоняли через замерзшую реку на лошадях. Но лошадей не хватало, а скотину кормить было нужно. Поэтому вместо лошадей запрягали нас...
Тетя Валя вспоминает, как работали не за деньги, а за трудодни. Сколько наработал «палочек», столько и получишь по осени еды: за один трудодень давали, например, 100 грамм зерна...
— Голодно, конечно, жили... По весне, как снег сходить начнет, идешь — моржовку в полях собираешь. Это картошка мороженая, какая с осени осталась. Копаешь ее, она во льду, не выковыривается. Холодно. В кузовок сложишь, за спину закинешь — она вся течет, тает. Дома мать ее насушит и уже сухую в муку растирает.
Наша собеседница вспоминает, что с детства они «зарабатывали у богатых в услужении», хоть и жили уже не при царе. И самые хлебные времена были перед Пасхой.
— Ходила убирать дома богатым перед праздником, в соседние села. А раньше ж многие избы были некрашеные. Вот что там за год накоптилось внутри, надо было скребком соскребать с потолка. Ох и намучишься... Но до Пасхи успевала с десяток домов убрать.
— А мы валенки с дедом валяли! — добавляет дядя Витя, явно привлекая к себе внимание.
— Так ты с отцом жил. А нас вот бы кто научил валенки валять? Мы лыко вязали да лапти плели. Так в лаптях до самой свадьбы в девках-то и проходила...
Постепенно колхоз имени Ленина разросся до совхоза Ардабьево, по названию соседнего большого и богатого села. Жить стали получше и даже зарабатывать уже не «палочки», а настоящие русские рубли.
— Я работала дояркой в совхозе — за рекой у нас ферма стояла, — рассказывает тетя Валя. — Каждый день доила 16 коров, все руками. За девять лет заработала себе травму руки, такую, что и топор не подымешь. А платили мне за работу — 20 рублей в месяц. Хлеб тогда стоил 12 копеек.
Местная жительница вспоминает, что раньше реки были совсем не такие, как сейчас, гораздо более полноводные. И по весне разливались через край, дояркам приходилось плавать к своим коровам на лодках. Молоко, кстати, тоже транспортировали по реке: до ближайшего молзавода в Елатьме.
— А мы все время лошадей воровали! — говорит дядя Витя и улыбается. — В смысле по ночам угоняли кататься. Да перед девками хвастать, кто как ездит. А однажды у нас и правда чуть не украли лошадей. Отец у меня бригадиром в хозяйстве работал, а я к нему на работу часто приходил. И вот как-то пришел, слышу: бах-бах! Выстрелы из ружья! И тут же смотрю: погоня! Какие-то мужики лошадей оседлали, а отец мой за ними мчится. Поймали, и даже суд был. Коней вернули в хозяйство.
— Какой у вас тут криминальный район, однако, — удивляемся мы.
— А как же? — дядя Витя удивляется нам еще сильнее. — Здесь же всю жизнь шла дорога из Тумы в Муром, прямо через наше село. И разбойников тут было мерено-немерено. Если кого ограбят здесь, то так и говорили: «Там, на муромской дорожке». Здесь ведь до границы с Владимиром всего семь километров. Если бы тогда лошадок наших в лес угнали да в чужое хозяйство впрягли — поди докажи, что твоя.
— То есть вы с соседями враждовали, получается?
— Когда как. Бывалоча и в клуб на танцы к их девкам ездили.
— На лошадях?
— Ну зачем же! — дядя Витя оскорбленно сводит брови и добавляет: — На тракторе!
Тетя Валя и дядя Витя — единственные жители Свищева, которые помнят, каким было село почти век назад. Все остальные — приезжие и зимой здесь не живут. Но старожилы говорят, что очень рады приезду москвичей — благодаря им здесь все еще теплится жизнь.
— Я смотрю на их детишек и радуюсь, — улыбается местная жительница. — Моих-то правнуков мне не привозят, боятся, что я их этим вирусом заражу, мол, слишком много москвичей тут понаехало. А вот если бы они не понаехали, вымерло бы уже село-то. У нас тут ни водопровода, ни газопровода нет. Свет провели — и слава богу. Ох, эти власти, это одно название. Хотели колодцы поставить по деревне, приехали рыть. Мы говорим: спросите вы у местных, где копать надо! Они — нет, мы сами все знаем, у нас технологии. Ну и что? Вырыли два колодца пустых и оставили. Так в них сколько овец убилось-провалилось! Про дорогу вот нашу тоже напишите, что ее нету. Я звоню главе сельсовета, говорю: положьте под дорогу трубу чугунную и засыпьте, а то весной и осенью тут не проехать! А он и говорит: дорога ваша не перспективная, делать ее не буду. Я говорю: не смеши меня, всю жизнь дорога перспективная была, торговый путь до самого Мурома, а теперь стала вдруг не нужна никому.
Мы спрашиваем, получится ли у нас проехать через соседнее село во Владимирскую область, чтобы на Оку с высокого берега посмотреть. Смеются в ответ и советуют не рисковать. Лучше, говорят, дать крюк по «нормальной» владимирской дороге.
Мы едем, догоняя закатное солнце. Чтобы понять, где закончилась Рязанская область, не обязательно смотреть на указатели — дорога под колесами становится ровной и приятно шуршащей. И деревни владимирские на въезде — тоже ровные. На глаза как-то не попались покосившиеся заборы, заросшие бурьяном заброшенные избы или живописные руины старого храма. Здесь даже дышится словно свободнее. Но скучнее. Не за что зацепиться рязанскому глазу.
Когда мы добрались до Гандарейки, солнце оказалось за спиной, мягким светом касаясь обрыва у Оки. Мы, как-то не сговариваясь, безошибочно нашли, в какой стороне Рязань, и уставились вдаль. Но созерцали прекрасное недолго. Здесь, на краю земли, вдруг отчетливо осозналось: как хочется домой.
Большой фоторепортаж смотрите по ссылке.
Край земли увидела Дарья Копосова
Фотографировала Мария Илларионова
Путь прокладывала Наталья Кратенко