3722
Я так живу. Людмила Коршунова
После спектакля еще в течении нескольких часов идет его продолжение во мне.
После спектакля еще в течении нескольких часов идет его продолжение во мне.
В день спектакля мне нельзя даже звонить. За годы моей работы в театре все друзья и близкие выучили эту мою привычку. Я не занимаюсь даже домашними делами, потому что до выхода на сцену настраиваю себя на игру и вхожу в роль. Но это вовсе не значит, что долгая подготовка всегда выливалась в хороший спектакль.
Раньше, будучи зрителем, я была более требовательна к своим коллегам. А теперь у меня если есть претензии, то они, чаще всего, к режиссуре.
Я умею оправдывать актеров. Потому что мы не первичны. Сначала драматург, потом режиссер, и только потом уже мы.
Я не понимаю некоторых инсталляций современного искусства. Я не принимаю, когда берется драматургический материал, и для режиссера это какой-то повод самовыражения. Особенно обидно, когда это классика. Потому что режиссер может быть не настолько интересен относительно материала, чтобы брать на себя основную нагрузку спектакля.
В основе постановки всегда должна быть жизнь. Этого правила Станиславского я придерживаюсь до сих пор.
Я не понимаю, когда классику превращают в искусство, простите, для дебилов. Басилашвили недавно привел отличный пример постановки современного театра: посмотрел спектакль «Три сестры», в котором Вершинин на сцену выходит голый. Я, говорит, спрашиваю: почему он голый-то? А мне отвечают: вы что, не понимаете? Он же не защищенный! Я говорю: я понимаю. Но голый-то он почему? Профессиональный режиссер в состоянии поставить, а актер — в состоянии сыграть эту самую незащищенность. Зачем же нужна такая эпатажная иллюстрация?
Я стала более ленива.
Я всегда была как танк. Для меня никогда не было сценических преград, и никогда не просила заменить что-то в роли, потому что актриса чего-то не умеет.
Мне пришлось научиться играть на гитаре, потому что режиссеру показалось, что если вставить в спектакль кусочек, в котором актриса будет наигрывать себе и напевать — это будет сильно. Тот спектакль для меня разделился считай напополам: первую его часть до гитары я играла в ужасе, а после — уже на одном дыхании. Эту сцену, в итоге, все-таки убрали.
Я разучилась готовить. Раньше у меня была большая семья, дети, приходилось готовить много, и я это делала с удовольствием. Сейчас все разъехались и потребность в постоянной готовке отпала.
«Если бы я не была актрисой, то я была бы несчастным человеком».
Я никогда не учила стихи. Мне все время казалось, что если я начну учить их наизусть, то что-то уйдет из восприятия этих произведений. При этом у меня всегда у кровати лежал томик Ахматовой, Цветаевой или Вертинского.
Последнее время, читая стихи, я стала так волноваться и переживать, что пришлось от этого отказаться. Теперь я кроссворды разгадываю.
Я завидую людям, которые умеют «улетать» в творчество.
Мне комфортно жить не в реальной жизни. И благодаря моей профессии я поняла, что у меня есть такая возможность, уходить от реального мира с помощью театрального искусства.
У меня по молодости был период стихотворчества. Писала стихи, собирала все чувства в один котел и думала тогда, что это настоящее откровение. А потом, спустя какое-то время, перечитывала и думала: боже мой, как же это примитивно.
Когда я чувствую, что у меня в жизни все идет гладко и по плану, я создаю себе препятствия психологического плана, которые приходится преодолевать.
Ко всем своим сценическим партнерам я всегда относилась очень нежно. А если у меня вдруг с кем-то возникали какие-то разногласия, то я наделяла его такими качествами, — мысленно — что невозможно было не влюбиться. И я никому не позволяю даже молвить что-то плохое о моих партнерах.
Я не могу работать, когда меня не любят.
В свой дебют на сцене я играла школьницу. Ничего не делала и не говорила, просто сидела за самой дальней партой в последнем ряду. Но в тот момент у меня было полное ощущение, что весь зал смотрит на меня. И так я внимала всем своим видом словам учителя, что, наверное, со стороны это смотрелось ужасным наигрышем. Хорошо, что на самом деле меня из зала было практически не видно. Но по внутренним ощущениям мне казалось, что я играю как минимум Джульетту.
Я никогда не даю такого определения как «современный зритель». Зритель бывает «легкий» или «тяжелый». Бывает такое, что вроде бы спектакль хорошо идет, вроде бы все получается, но при этом никак не удается зрителя зацепить, никак он не включается в сюжет повествования, и тогда я либо чувствую своего зрителя, либо нет.
Счастье — это внутренняя гармония, когда можно в себе все уравновесить.
К ужасу своему я «сова». Для меня вставать рано — это подвиг. Зато к вечеру я становлюсь бодрой и веселой, а в час-два ночи у меня работоспособность как днем.
Если бы я не была актрисой, то я была бы несчастным человеком.