«Нам отсюда уже не выйти». Истории выживших и погибших в «Норд-Осте»

26 октября — день памяти жертв теракта во время мюзикла «Норд-Ост» в Москве. С момента трагедии прошло 20 лет. При захвате заложников и последующем штурме, по официальным данным, погибли 130 человек, больше 700 пострадали. Журналисты MSK1.RU поговорили с участниками и очевидцами тех событий. Это — их воспоминания о трех страшных днях.

Сергей пошел на мюзикл «Норд-Ост» с 14-летней дочкой Ирой и сестрой зятя — 15-летней Ксюшей. Его супруга Галина не смогла пойти на представление.

Сергей: «Разговоры были, шутки: скорее бы, мол, взорвали, лишь бы тут не сидеть»

— В тот вечер странные были предчувствия, внучка много плакала. Мы на мюзикл хотели пойти втроем с Галиной и дочкой Ирой, но Галя на работе задержалась, и чтобы билет не пропадал, мы взяли с собой Ксюшу.

Сидели в зале на первом ряду справа. Постановка нам очень понравилась: актеры, декорации, музыка — всё такое убедительное. Когда на сцену вышел мужчина с автоматом, я удивился: вот это сценарий... Конечно, быстро стало понятно, что это не сценарий.

Со сцены объявили, что мы взяты в заложники. Потянулись часы. Девочкам было тяжело, конечно, но они уже не считались детьми, по мнению террористов, и их не выпустили, хоть я и пытался договориться.

Кто был чем-то недоволен — получал прикладом по спине или рукояткой пистолета в висок.

На второй день мы даже немного привыкли. Дочка шутила, что знала бы, взяла бы «Отцов и детей», по литературе задали прочесть. Я шутил, что сейчас рванет — и не будет ни отцов, ни детей.

На третий день девчонки уже играли в морской бой, виселицу, кроссворды решали. Приспособились, в общем. Разговоры были, шутки: скорее бы, мол, взорвали, лишь бы тут не сидеть.

Посреди зала стояла большая бомба. Вскоре Бараев (Мовсар Бараев, руководил террористами во время захвата. — Прим. ред.) сообщил, что правительство согласно на их условия, и террористы обрадовались, даже как-то расслабились.

Но я предполагал, что должен быть штурм. У меня есть военный опыт, я представлял, как это происходит. Сказал девочкам: если почувствуете странный запах, увидите дым — вот платки, вот вода. Дышите через мокрую ткань и ложитесь на пол.

Когда пошел дым, террористы начали стрелять в вентиляцию. За сцену полетела светошумовая граната, за этим последовал оглушительный взрыв, яркая вспышка, и я отрубился.

Очнулся в Склифосовского, сразу спросил, где девочки. Оказалось, они в порядке, их отвезли в другие больницы. Домой меня отпустили через три дня. Там уже вся родня собралась: обнимали, целовали, праздновали. Второй день рождения, не иначе.

— Этот день для нас невозможно печальный. Ничего не может печальней быть, чем смерти стольких людей: друзей, приятелей, коллег. После случившегося я многое в своей жизни переосмыслил, такое ведь не может пройти бесследно, многое во мне тогда перевернулось.

Из года в год мы в этот день встречаемся, вспоминаем всех погибших: артистов, членов оркестра — всех. Пусть в эти печальные дни, когда мы о них вспоминаем, на сердце тяжело, но всё же сама память про них — светлая. Это главное.

Мы всем актерским составом хотим, чтобы проект возродился. Спектакль ведь сам по себе светлый, чистый — настоящее произведение искусства. Поэтому хотелось бы его снова видеть на сцене. Попытки поставить его уже были, но он всё же прочно ассоциируется у людей с трагедией. Мы пытались доказать, что постановка несет в себе другое чувство, но пока ничего не вышло.

Татьяна Жаботинская находилась в зале с мужем, он погиб

Татьяна Жаботинская пришла на мюзикл вместе с супругом Юрием Жаботинским, ему было 48 лет. Она мечтала увидеть другую постановку — «Нотр-Дам», но билетов на нее не оказалось, и в кассе предложили «Норд-Ост». О жизни своего мужа и последних днях в зрительном зале Татьяна Николаевна написала книгу «Комета моей судьбы». С разрешения автора публикуем отрывок из нее.

Началось второе действие. На сцене лихо отплясывали летчики, и вдруг как гром среди ясного неба раздались автоматные очереди. На сцену и одновременно во все двери зала ворвались вооруженные автоматами люди в камуфляжной форме, на головах — черные маски с прорезями для глаз и рта. Среди них несколько женщин, одетых во всё черное с ног до головы. Лица тоже до самых глаз закрыты черными повязками. В руках — пистолеты.

«Что это? Откуда?!» — сердце мое забилось так, что готово было выпрыгнуть из груди, и замирало при каждом выстреле. Соседка слева, еще не понимая, что происходит, наклоняясь ко мне, прошептала:

— У Каверина я такого не помню. Это что-то новое?

Понимая, что произошло самое худшее, и сжав твою руку, я почти выдохнула:

— Нас захватили!

Под дулами автоматов террористы согнали со сцены в зал всех артистов. На сцену вышел их главарь, назвавшийся Бараевым. Oбращаясь в зал, он сказал: «Вы тут жируете, а наш народ много лет борется за независимость, вы должны заставить ваше правительство вывести свои войска из Чечни». Тем временем двое боевиков прикрепили на сцене лозунг на арабском языке.

«Наверное, их "Аллах Акбар"», — подумала я.

Несколько захватчиков принялись прикручивать взрывчатку скотчем к стульям.

— Звоните домой, родным, — продолжал вещать их главарь со сцены. — Требуйте, чтобы был организован митинг на Красной площади. Пусть выдвигают правительству требование освободить Чечню от своих войск.

Боевики продолжали минировать зал. На поясах шахидок тоже была прикреплена взрывчатка, провода от которой скрывались в их нагрудных карманах. Недалеко от сцены, примерно в пятом ряду, установили большущую бомбу. Рядом с ней уселась шахидка. <...>

Ближе к ночи люди стали проситься в туалет. Чтобы пройти в туалеты, надо было выйти в фойе, где до входной двери рукой подать. Очевидно, это не устраивало террористов. Они никого не хотели выпускать из поля зрения. Поэтому нужду справляли сразу по несколько человек под дулом автомата чеченца сначала на лестнице, ведущей в подвал, а затем в маленьком помещении, напоминающем радиорубку.

Помещение, в которое водили в туалет, оказалось слишком мало и быстро пришло в негодность. Поэтому бандиты решили превратить в туалет оркестровую яму. Туда разрешалось ходить в определенное время при наличии поднятой руки и по очереди. Причем передвигаться можно было только со стула на стул. Ходить нельзя, за этим следили шахидки. Командуя очередью, они проявляли свои симпатии и антипатии. Если время истекало, доступ в яму прекращался. И это была пытка.

В пытку превращалось и само посещение этой ямы. Чтобы туда попасть, надо было вскарабкаться на стул, а затем на высокий барьер. С барьера надо было слезать задом, сначала нащупав ногами шаткий высокий табурет, а с него умудриться спуститься на какую-то подставку, на которой этот табурет стоял, и не сломать при этом ноги. Мне это удавалось проделывать с большим трудом.

Раз от разу места, куда можно было безбоязненно вступить, становилось всё меньше и меньше, а соответствующие запахи — всё сильнее и сильнее. Сверху за происходящим наблюдала пара террористов с автоматами и неизвестно с чем в головах. Вместо туалетной бумаги в ход шли ноты еще недавно звучавшей музыки.

Мы сидели, не чувствуя хода времени. Есть было нечего, да и не хотелось. Спустя некоторое время откуда-то появились маленькие шоколадки, сок и взбитые сливки в баллончиках. Позже я узнала из интернета, что боевики притащили это из буфета. Сок бандиты кидали со сцены сидящим в первых рядах, как собакам, а шоколадки и баллончики со взбитыми сливками пустили по рядам. Понятно, что до нашего девятнадцатого ряда мало что дошло. Когда передали сливки, меня затошнило от одного их вида, а ты сделал пару впрыскиваний в рот и передал баллончик девочкам, сидевшим справа от тебя.

Эти две девочки были старшеклассницами. Их глаза с момента захвата не просыхали от слез. Ты как мог развлекал их. У одной из девчонок с собой был роман Максима Горького «Мать». Прочитав его залпом, как умел это делать, ты стал с юмором пересказывать школьницам его содержание, проводя параллель с происходящими в зале событиями. А под конец сказал:

— Не плачьте, девчонки, всё будет хорошо. Теперь я — и ваша мать, и ваш отец. Удочеряю обеих.

И девчонки заулыбались! Одна из них даже пообещала, что обязательно прочтет этот роман.

Успокаивая девочек, сам ты в благополучный конец не верил. Я это поняла, когда террористы велели звонить своим родным и знакомым, чтобы те устроили митинг на Красной площади с требованием вывести русские войска из Чечни. Свой телефон я забыла, и звонил ты. Позвонив Игорю Романову, ты передал, что требуют террористы, и попросил его позаботиться о дочери.

— Нам отсюда уже не выйти, — сказал ты в конце разговора.

— Не говори так, Юра! — попросила я тебя, пытаясь отнять телефон.

— Надо позвонить Ляле и попрощаться.

— Нет, не надо! — в ужасе воскликнула я.

Но ты, как будто не слыша меня, начал вызывать Олин номер.

Потом бандиты под угрозой расстрела отобрали все телефоны.

Но, несмотря на нехорошее предчувствие, духом ты не пал. Когда обстановка в зале накалилась в очередной раз, я, чуть не плача, сказала:

— Юрочка, прости меня, что я тебя сюда привела.

Ты, не задумываясь, ответил:

— Ну, что ты, Тата. Когда б еще я три дня просидел у твоей ноги?

И в этом весь ты!

Был момент, когда наши спецназовцы хотели штурмовать здание, а террористы стали готовиться к подрыву. Они закрыли все двери. Шахидки со своей взрывчаткой, начиненной то ли шурупами, то ли металлическими шариками, распределились между сидящими в зале людьми. Одна встала прямо перед нами.

Я непроизвольно прижалась к тебе. Ты обнял меня и прошептал на ухо:

— Мы с тобой прожили хорошую жизнь. Я люблю тебя.

— И я люблю тебя! — прошептала я, не веря до конца, что мы можем взлететь на воздух вместе с этим залом.

Но в голове всё-таки мелькали предательские мысли: «Наверное, мы не будем мучиться. Кругом столько взрывчатки, что пикнуть не успеем. Прямо над нами на балконе огромная бомба, такая же, как в передних рядах. Хорошо, что разделись в машине, хоть моя норковая курточка останется Оле».

Тревога оказалась ложной. Шахидки вернулись на свои места. Буквально на второй день бандиты освоили радиорубку и начали регулярно на всю громкость транслировать свои молитвы, похожие на вой. В этот момент я затыкала уши, читала про себя «Отче наш» и мысленно молила Бога, ангелов, архангела Михаила и силы небесные спасти нас. Думаю, что именно этому я обязана своим чудесным спасением.

Последняя ночь была ужасной. Все уже отупели от сидения. У меня была только одна мечта — принять душ и вытянуть ноги, которые нещадно ныли. К тому же большую бомбу с первых рядов почему-то перетащили и установили через ряд от нас. У парня, сидевшего в последнем ряду, видно на этой почве, поехала крыша. Он вдруг вскочил и побежал прямо по креслам вперед. Началась стрельба. В результате в парня не попали, а убили мужчину, мимо которого он пробежал, и ранили в живот женщину, которая сидела с мужем и дочкой.

— Мама, мамочка, не умирай! — просила, плача, маленькая девочка.

Женщину вынесли и уложили где-то у выхода из зала. Заметив это, я с облегчением подумала: «Значит, жива!»

Виновника поймали и увели. Что с ним стало, не знаю. Что стало с женщиной, тоже не знаю. Муж просил вызвать скорую, но ему в грубой форме отказали. Этот инцидент подействовал на нас удручающе. Сон не шел. Задремали под утро. Я проснулась от беготни на сцене.

Ты спал. Я растолкала тебя. Ты был сонный и вялый. На полу стояла бутылка с водопроводной водой, которую дали вечером шахидки. Я намочила бумажные носовые платки. Один дала тебе закрыть рот, второй приложила себе. Инстинктивно натягивая ворот свитера до носа, я подумала: «Надо сказать, чтобы ты закрыл лицо пиджаком». И с этой мыслью отключилась, не успев ее озвучить...

Первый раз я очнулась от сильной рвоты, когда меня везли на каталке, и вновь потеряла сознание. Второй раз я очнулась уже на кровати в боксе с белыми кафельными стенами. Я лежала под капельницей с трубкой в носу, и от меня тянулись какие-то провода.

Вошла женщина средних лет в белом халате.

— Наконец-то! — воскликнула она, увидев меня с открытыми глазами.

— Гдe я?

— Вы, милая, в реанимации. Это институт скорой помощи Склифосовского. Я заведующая отделением токсикологии. Поздравляю, вы вернулись с того света.

— А где мой муж? Мы сидели рядом. Что с ним?

— Не знаю. Вас привезли на машине скорой помощи одну. Но вы не волнуйтесь. Наверное, он в другой больнице. Найдется.

— А вы можете узнать в какой? — попросила я ее.

— Постараюсь.

Потом приходили какие-то люди, комиссии, и все отмечали, что мне очень повезло. А я говорила только об одном, что я сидела рядом с мужем, и просила их узнать, куда он попал. Мне обещали. Приходила женщина-психолог. Она хотела, чтобы я представляла себя в приятной обстановке на природе. Я старалась, но получалось плохо. В сердце поселилась тревога. В понедельник уже ближе к вечеру приехала дочь Оля и сообщила:

— Пaпa в морге.

Дмитрий Миловидов. В заложниках оказались две дочери, одна из них,

14-летняя

Нина, погибла

Сейчас Дмитрий Миловидов — председатель координационного совета общественной организации «Норд-Ост», которая собирает информацию о теракте.

— Наши дети росли самостоятельными, мы им доверяли. Когда мать лежала в больнице после ожога, на плечи 9-летней Нины легло бремя маленькой хозяйки большого дома. Она не запустила учебу, успевала по хозяйству, помогала младшей сестре. Поэтому, оставив девочек присматривать за двухлетним братом, мы с женой посмотрели мюзикл раньше. А 23 октября отправили дочерей посмотреть сказку о России — мюзикл «Норд-Ост». Накануне Нина дочитала книгу Каверина «Два капитана» и была готова пояснить сестре моменты истории, отраженные в спектакле.

На беду Ниночка рано повзрослела, выглядела старше своих 14 лет.

Нина не успела узнать, что у нее скоро будет еще одна младшая сестра — Надежда. Сыну мы объяснили, что Ниночка, его Ма, работает звездочкой на небе. Он поверил, ведь она так часто по несколько дней отсутствовала дома: концерты, конкурсы, экскурсии вместе с классом… Нам кажется, что она где-то рядом, поддерживает нас.

Светлана Губарева. Была в заложниках, жених и дочь погибли

— Мы были втроем, живой осталась только я. Моя дочь Саша — первый ребенок, о смерти которого сообщили. Ей было 13 лет. Именно ее привезли в полном пазике, где было 32 человека, а она находилась на самом дне. Привезли в первую городскую больницу, спасти уже не смогли.

Мы [с женихом, гражданином США Сэндли Аланом Букером] планировали пожениться, и приехали с дочкой из Казахстана в Москву, чтобы оформить визу невесты. Сэндли прилетел из США, чтобы нас поддержать. Визу одобрили, мы пошли в театр — и всё.

Дмитрий Шалганов, фотограф, очевидец

Фотограф Дмитрий Шалганов в 2002 году работал на издания Boston Globe и «Огонек». Вечером 23 октября его отправили к театральному центру на Дубровке посмотреть, что происходит — сообщения о захвате заложников тогда только начали поступать.

— Подхожу на место. Смотрю: какой-то ДК, двери железные спереди. На входе ГАИшник, который пытается расставлять железные загородки. Он расставил целых две. Стоял на краю второй, и было видно, что ему не хочется ни туда, ни сюда.

Я хожу вокруг и не знаю, как проверить информацию, а спросить не у кого.

— Чего там?

— Да… Драка какая-то.

— Стрельба? Поножовщина?

— Да ничего не поступало вроде бы. Сказали расставить — видишь, расставляю.

Обхожу вокруг эту штуку, подхожу к двери. Дергаю дверь на себя… А на старых дверях в ДК между ручек вешают железную скобу «буквой П». И так дверь будто закрыта. Я дверь — раз, и вижу эту скобу.

Думаю: «Ага, сейчас мы палочкой эту скобу вверх скинем и зайдем». Потом думаю: «Хорошо. Прежде чем залезть, нужно думать, как оттуда вылезти. Там, по моей информации, террористы захватили заложников. Может, сортируют на опасных и неопасных…»

Увидел фойе и не стал дожидаться, пока кто-то с автоматом ко мне подойдет. Что я могу сделать? Снимать мне не дадут. И что я сделаю, погибну? Я оставил эту дверь в покое, подошел к правому углу и подумал, как снять сверху. Никак.

Подошел к левому углу. За несколько метров от него был бетонный забор. Из окна высовывается тряпка. По ней с матом спускаются три человека и несутся через следующий забор вместо того, чтобы пробежать мимо меня. Им показалось, что так проще.

Основная моя грусть — ты понимаешь, что происходит непечатная гадость, а сделать в одиночку ничего не можешь. Даже если придешь втридцатером, неизвестно, что будет. Те «ребята» свое решение уже приняли, и отбить людей просто так не получится.

В ближайшей школе тем временем объявили сбор родственников, омоновцы наконец достроили эту загородку.

Ночью обстановка была очень тяжелой. Информация осколочная, все рассказывают друг другу разные ужасы. Подвезли полевую кухню только с чаем, без каши. И кто-то из спецов сбегал в магазин и приволок хлеба поддонов пять.

Приходили люди, расставляли турникеты. Стоит полковник с видом, что всё по барабану. А глаза у него настоящие. Видно, что всё знает, всё чувствует. Если не знать этих людей и пройти мимо, кто-то скажет: «Вот, понаберут по объявлению, стоят тут». А ни фига. Он всё сечет, у него связь, наушники. Если он будет стоять и плакать, кому от этого будет легче? На таких людях всё и держится.

Еще вечером я запомнил для себя одну «дырку» в оцеплении. Вернулся туда и стал ожидать, пока всё начнется.

Штурм

— Через «дырку» я прошел к окошку. Я еще думал, сразу садиться «на плечи» к спецам или пройти через окно. Спецы заходили ранним утром в противогазах. А толку-то? Духота ужасная, и вообще страшное происходит. А ты с холода залетаешь в это безобразие. Один выдох — и всё запотевает.

Они сняли маски, надышались и повыбивали окна. Через одно из этих окон я и зашел. Заползаю через него, нахожу человека на острие. Он видит, но ему не до меня: ему главное понять, опасен я или нет. Его задача — идти вперед.

Он открыл дверцу в зал, сунул свою штуку, что-то там проделал. Он не может показать рукой, поэтому глазами дает понять: «Валяй». Я сунулся туда.

Вы когда-нибудь были в инфекционном отделении? Очень тяжелый запах страха и горя. Ощущения были похожие. А тут еще спертый воздух от дыхания, люди несколько дней там находились. Когда им плохо, они пахнут еще сильнее. Плюс газ.

На второй этаж меня не пустили, слава богу, потому что там еще постреливали. Спустился дядька, обматерил меня, дескать: «Ты что тут делаешь, спасатель?» Я в куртке и ботинках был похож на человека, который здесь еще и по делу, не только с камерой.

— Да ладно тебе, а что было-то?

— Да двое недоснувших [террористов].

— Сейчас безопасно?

— Да. Валяй. Только подожди — проветрится.

Я чувствую, что тоже нанюхался. И через то окно, в которое вошел, так и вышел на улицу. «Пойду-ка покурю», — думаю. Ну и дурак.

Там стояло человек 12 спецназовцев, причем очень злые и тяжелые. И с ними один медбрат. Еще один человек подтаскивал упаковку воды по шесть штук. Они ее в себя заряжают.

То есть шестеро блюют, шестеро оборону тащат. Отравились. И тут я весь из себя такой красивый, с камерой на шее.

— Ты кто?

— Как кто? — и я растерялся.

Ни одно живое существо не нападает без предупреждения. А я эти полсекунды проморгал. Меня вместе с аппаратурой положили мордой в грунт и слегка попинали.

Спасательная операция

— Медики были в шоке, потому что не знали, что делать. Им приносят человека, он еще теплый. Они делают реанимацию, и он уходит. Оставалось только руками развести.

В машине распахнутые настежь двери, на столе один отходящий, а четверо просто сброшены. Это уже военная сортировка, не гражданская операция.

Потом подкатил автобус, в него посадили полубездыханных и куда-то рванули. И следующие в шоке были в «Склифе». Что это за химия? Даже бойцы не могут рассказать.

Очень жалко людей.

Есть ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство. — Прим. ред.). Его вы сейчас и видите. Думаете, почему я не снимаю сейчас? Я и в Австралию от этого уехал лет 10 назад. Лет 5 назад вернулся сюда на месяц и задержался.

На меня это плохо повлияло, как и на всех. Накапливается, накапливается. Потом тебе начинает это сниться, ты начинаешь неосознанного от этого убегать. Затем иногда проходит, а иногда — нет.

«Норд-Ост» для нас — тяжелая история, но не поворотная точка. Был Афганистан, была Чечня, было много всего. Это одна из точек.

Ирина Линдт, артистка мюзикла, не была в числе заложников

— У нас всех одни мысли: жуткая трагедия, жалость невероятная в первую очередь, конечно, из-за погибших людей. Самой меня там не было, я играла в оригинальной версии, год проработала в коллективе, но контракт не стала продлевать. Все артисты, оказавшиеся в числе заложников, были моими друзьями. Очень людей жаль...

Но также жаль, что пропал сам проект [мюзикл «Норд-Ост»]. Это невероятный материал — наш, патриотичный, светлый. Я никогда не видела, чтобы постановка так задевала за душу и зрителей, и актеров. Никогда не принимала участия в проекте такого уровня. Сейчас мы небольшой группой в 9 человек играем концертный вариант мюзикла, ездим с ним по городам России и за рубеж — как-то даже в Америке побывали. Когда собираемся вместе для постановки, это как ритуал.

Я верю, рано или поздно «Норд-Ост» вернется на сцену, он ведь не устареет никогда. Время лечит, хоть рана и большая. Когда-нибудь время придет, я уверена.

Сегодня на площади перед театром стоит стела с журавлями и церковь. На самом здании большой мемориал с именами всех 130 погибших. Местами на здании даже можно найти следы, похожие на отверстия от пуль. Посмотрите, как выглядит сейчас театральный центр на Дубровке.