4702
Я так живу. Карен Нерсисян
Мне не интересен актер, который будет отрабатывать на сцене и уходить. Театром жить нужно.
Если вы думаете, что я из тех режиссеров, что ездят по городам и ставят спектакли, то я не такой.
Мне в голову не приходило, что я когда-нибудь уеду из театральной столицы России в другой город даже на постановку. Но театр распорядился иначе.
Театр — это нечто живое. Авантюрное, хулиганское, требующее внутренних потрясений и удивлений. Поэтому, когда мне в конце 90-х предложили поставить спектакль в Барнауле, я согласился. Хотя для меня этот город находился где-то на краю географии.
Театр — это не город и не здание. Это люди. И когда ты к ним прирастаешь, когда они становятся для тебя почти родственниками, то хочется остаться с ними, работать дальше, создавать спектакли еще и еще, пробовать новое.
В тольяттинский театр меня позвали как антикризисного менеджера. Там была сложная ситуация, ушел главный режиссер, вместе с ним ведущие актеры, а оставшиеся пребывали в творческой депрессии. Я понял, что нужно ставить не просто спектакль, а настоящую глыбу, чтобы всех объединить. И мы сыграли «Чайку».
У режиссера должен быть свой дом. То есть, какой-то театр, в который он всегда возвращается. Но для творческой встряски, чтобы встретиться с новыми людьми, удивиться чему-то необычному, нужно ездить за новыми ощущениями в другие города.
Мой театральный город — Москва. Но я не люблю таких категоричных ответов. Потому что, кто его знает, как оно повернется в будущем? Может быть через какое-то время я скажу: «Да вы знаете, мой город, все-таки, Рязань». Или Нью-Йорк.
Сегодня я стараюсь влюбиться в Рязань.
Я не могу рассматривать Рязань в чреде других городов, потому что мой дед долгие годы был здесь главным архитектором. Моя мама здесь пошла в школу, потом приехали за дедом другие мои родственники. И все мое детство прошло в разговорах о Рязани, и этот город стал для меня почти Эдемом, сказочным уголком, окутанным мифами.
На первый взгляд мне Рязань не понравилась. Потому что она была не такая, как рисовало мое воображение долгие годы.
Я люблю ходить по подворотням городов. Забредать в узкие улочки, заходить в подъезды. Я налаживаю свой контакт с духом города и... да, я начинаю его любить. Поэтому сейчас с Рязанью мы общаемся, и это общение мне приятно.
Я никогда не мечтал работать в театре. Я просто с самого детства знал, что буду режиссером. Ставил сперва школьные спектакли, потом это все плавно перешло в театральный институт. Помечтать не успел. И это меня даже немного удручает.
«В театре главное, чтобы он был живой».
Между актером и режиссером такая же разница, как между мужчиной и женщиной. И чтобы режиссера сделать актером, нужно полностью перестроить его психику.
Я стараюсь смотреть все спектакли Някрошюса (Эймунтас Някрошюс, литовский театральный режиссер — прим. YA62.ru). Иногда не получается, но по возможности обязательно выгадываю время. Есть и любимые московские театры, но с Някрошюсом проще — он на один день приехал, и я точно знаю, что это мой единственный шанс посмотреть его. А когда спектакль идет в Москве каждый день, ты думаешь, ну, приду завтра. И так это «завтра» затягивается на годы. А потом выясняется, что его уже сняли с репертуара, а ты так и не посмотрел.
Мечтаю ли я поставить культовый спектакль? Нет, это невозможно. Вот вы, мечтаете взять культовое интервью? Это из разряда, сидит Бетховен и думает, а напишу-ка я сейчас культовую симфонию! Понятное дело, что ничего не получится.
В театре главное, чтобы он был живой.
На зрителя в театре со сцены должна обрушиваться волна любви. Если на репетициях нет этой волны обоюдной любви актеров и желания максимально раскрываться и обнажаться в смысле искренности, то ничего живого не получится.
Мне не интересен актер, который будет отрабатывать на сцене и уходить. Театром жить нужно.
Без определенной доли чуда спектакль невозможен, при всем профессионализме актеров и режиссера. Потому что весь наш профессионализм нужен только для того, чтобы родить это самое чудо.
Я — режиссер, и обречен на беспрерывный творческий процесс. Наверное, в бухгалтерии есть документы, в которых прописаны нормы рабочего дня. Но я туда не заглядывал.
Если я долго не думаю о работе, не разрабатываю новую пьесу или идею, то начинаю впадать в депрессию. Верно говорил один знаменитый шахматист: если я два дня не играю в шахматы, то у меня начинает болеть голова.
Непрофессионализм и обман — это в чем-то схожие вещи.
Работал я как-то над пьесой, после каждой репетиции которой я думал: а не сбежать ли мне? Я конечно, авантюрист, но не до такой же степени.
В любом г.... можно найти правду. Потому что любое произведение, сколь бы ни было оно спекулятивным, лживым, написано человеком, у которого было детство, были переживания, была жизнь. Вот за эти нити правды и нужно цепляться.
Все хорошие пьесы немного комедии. Потому что без юмора невозможно ставить «Гамлета», «Царя Эдипа», «Отелло». А у Чехова практически все пьесы — комедии. Безумно смешные комедии. Просто ключ нужно подобрать, прочувствовать этот юмор.
Советов я себе никаких давать бы не стал. Потому что, как мне кажется, я живу в гармонии.